Что необходимо учесть компаниям, чтобы инвестировать средства в эффективные технологии? Как выбирать приоритеты «с холодным сердцем и горячей головой»? Опыт компании KPMG в поддержке уязвимых детей и их семей – глазами старшего менеджера Управления по работе с персоналом KPMG Юлии Богдановой.

– Юлия, по какому пути движется КСО в России сегодня?

– Очень часто все решения, касающиеся филантропии, у нас в стране принимаются на уровне эмоций. Идея социальных инвестиций сейчас много обсуждается, но этого крайне мало на практике. Возьмем для примера то же корпоративное волонтерство: часто волонтер поговорит раз в месяц с ребенком из детского дома, про учебу спросит, какие отметки получил – и на этом все закончится. Но в судьбе ребенка от этого ничего не изменится. Если компания умудрилась так мотивировать сотрудников, что они вступили в индивидуальные длительные отношения с детьми – это другая история. Эта работа потребует других инвестиций, нужен психолог, который будет поддерживать и ребенка, и взрослого волонтера, взявшего на себя это непростое решение стать значимым взрослым для ребенка с очень травматичным сиротским опытом. Такое взаимодействие уже гораздо сложнее, тут потребуется очень квалифицированный фонд-партнер. Если изучить зарубежный опыт, там в любой больнице есть координатор по волонтерству. А где они в наших больницах? В фондах такие сотрудники есть, но они часто совмещают эти функции с еще какими-то обязанностями. Найти деньги, чтобы человек занимался отдельно только этим на долгосрочной основе, практически невозможно.

И компании, принимая решение сердцем, исходя из общих знаний, часто ошибаются. Если взять тему сиротства, то эффективнее поддерживать кризисные семьи, удерживая ребенка в привычном окружении, а не помещая его в детский дом. Но это долгая профессиональная работа. Часто ли мы слышим счастливые истории о семьях, которые благополучно справились с кризисами и «выскочили» из помощи? Как правило, у них свой тяжелый бэкграунд, череда безрадостных дней, наполненных бедностью и абьюзом, они много лет нуждаются в помощи специалистов. А представители бизнеса иногда рассуждают так: мы сейчас выделим им деньги, и наступит счастье. Социальная сфера устроена так, что не все в ней определяется деньгами. Прикладывание денег к больному месту, скажем так,  ничего не решает.

– А что же лежит в основе успешного решения?

– Во всем мире в социальной сфере работают люди с университетским образованием. Этим специальностям учат много лет. И там постоянно проходит цепь исследований, сопровождающих социальную сферу: как работают определенные технологии, а если не работают, то почему. Наша прикладная наука этим не занимается. Бизнес говорит – окей, мы готовы дать деньги на что-то, но ему сложно найти экспертов, потому что на исследования просто нет денег. Нашей компании пришлось самой становиться экспертом в теме поддержки уязвимых детей: мы читаем профильную литературу, я бываю на конференциях, ездила на стажировку в США, и это в немногих компаниях делается. Скажу, что, к сожалению, на профильных конференциях не часто встречаются люди из бизнеса. Несмотря на то, что многие из них поддерживают тех же сирот, они мало что знают о сиротстве. У бизнеса есть хорошая черта: он готов к рискованным инвестициям, может поддерживать социальный стартап или деятельность фонда, но что он хочет видеть в качестве результата?

В идеальном мире бизнес должен прийти к представителям некоммерческого сектора, чтобы они ему предложили решение. Но в отсутствии исследований эти люди часто опираются на свой опыт и на свои эмоции. И это иногда работает, а иногда и нет. Мы можем оценить эффект в плане «было – стало», а прогнозировать результат в длительной перспективе мы не можем. Поэтому в отсутствии исследований компании часто смотрят на то, что делают их коллеги, и инвестируют деньги в аналогичные вещи.

 – Ну да, определенная мода в секторе существует – в последнее время популярны беговые марафоны, например…

– Или многие занимаются наставничеством, но на его качество смотрят крайне редко. Те же «Старшие Братья, Старшие Сестры» – эксперты в этом направлении, у них не такое уж большое количество пар волонтер – подопечный, это очень сложно организованная работа, и она требует много затрат. Но проблема даже шире – у нас не сформированы ожидания. В любой развитой стране социальная сфера – это комплексный сервис: если у пожилого человека случился инсульт, все знают, что произойдет дальше – в какую клинику его отвезут, кто с ним будет заниматься реабилитацией в домашних условиях. У нас, если люди не сталкивались с подобным опытом, они не знают, куда бежать и что делать, потому что отсутствует стандарт оказания помощи. Особенно в маленьком городе или селе.  То же самое и по отношению к детям: в любой западной стране в неблагополучную семью приходит социальный работник, который старается сделать так, чтобы эта семья наладила нормальную жизнь, чтобы дети ходили в школу. А в России органы опеки имеют репутацию карательного органа, и люди боятся туда идти, чтобы не сделать ребенку хуже. Провайдеров социальных услуг на рынке пока немного. Огромное количество КСО-проектов в регионах носят распределительный характер: нужно срочно что-то построить, отремонтировать, залатать какие-то дыры. Местные власти обращаясь к бизнесу, просят – дорогу заасфальтируйте, аппарат для больницы купите. Это тоже необходимо, потому что таковы реальные условия нашей жизни. Но пока затыкаются дыры, сквозь которые течет, тут не до поддержки каких-то инновационных технологий.

– Наверное, благодаря нашей «рискованной экономике» трудно что-то планировать на долгие сроки?

– Да, контекст у нас сложный: то налог повысили, то политическая ситуация неоднозначная, то законодательство изменилось. Для бизнеса главное – выжить в таких условиях. Играть вдолгую в социальном направлении он не очень готов. А все изменения в социальной сфере требуют долговременных инвестиций. Что произойдет с этой кризисной семьей, сможет ли она существовать самостоятельно или нет – это история длиной в жизнь, которые наш бизнес с трудом может поддерживать. Сейчас НКО могут становиться поставщиками социальных услуг, но этот механизм тяжелый, неудобный, часто эти деньги становятся такими дорогими для НКО, что они на это не идут. Если бы существовал отлаженный и эффективный механизм, то бизнесу проще было бы поддерживать проект на кризисном этапе становления. А затем передать государству как основному заказчику социальных услуг и двигаться дальше, как во всем мире и происходит.

– А как обстояло дело в KPMG? На заре деятельности компании в России, то есть более 25 лет назад, она тоже руководствовалась эмоциями?

– Во всех странах, где наша компания присутствует, она участвует в социальной жизни этих стран и реализует благотворительные программы. Это ее корни и традиции. Конечно, в первые годы все начиналось с эмоциональной благотворительности. Летел наш представитель в самолете, а в соседнем кресле мог вдруг оказаться представитель фонда, так и завязывалось партнерство. Тогда это был нормальный этап развития. В 2007 году мы решили пересмотреть нашу благотворительную повестку и остановились на уязвимых детях двух групп. Это дети с особенностями развития, инвалидностью, а также дети из кризисных семей или дети, живущие в интернатных учреждениях. Мы создали свой корпоративный благотворительный фонд, чтобы системно поддерживать развитие качественных социальных услуг для уязвимых детей социального и биологического риска в нашей стране. Во-первых, они не могут ждать, помощь нужна здесь и сейчас, и во-вторых, в детской тематике достаточно много экспертных организаций, и нам было ясно, с кем устанавливать партнерство. Мы начинали работать с разными НКО и изначально хотели помогать профессионально.

– Как вы определялись с приоритетами?

– Мы решили, что не будем заниматься адресной благотворительностью. Мы сервисная компания и знаем, как профессиональные услуги влияют на экономический успех наших клиентов. Аналогичная ситуация и в социальной сфере – мы стали поддерживать НКО, которые оказывают услуги профессиональной помощи. За эти годы был составлен портфель фондов, в котором есть два больших мейнстрима. Это, во-первых, сервисные провайдеры, то есть организации, непосредственно оказывающие помощь детям, в их штате находятся социальные педагоги, психологи, юристы: «Большая перемена», Центр лечебной педагогики, «Дети Марии», «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Мы делаем пожертвования на уставную деятельность организаций. Это не только оплаченное контактное время занятий с детьми, но и административные расходы организаций, потому что в себестоимость часа занятий с ребенком входят уборка, вывоз мусора, аренда помещения и много чего еще. А второй мейнстрим – это поддержка технологий: становление паллиативной помощи в фонде «Детский паллиатив», издание методических пособий, обучение специалистов. Мы поддерживаем ежегодную конференцию для региональных фондов, которую проводит Фонд «Подари жизнь», и форум «Обнаженных сердец» «Каждый ребенок достоин семьи». Это экспертная конференция помощи детям с особенностями развития.

Россия на десятки лет отстает в секторе социальных услуг, поэтому стратегически важно поддерживать именно этот сегмент, чтобы на наш рынок приходили лучшие практики с доказанной эффективностью, приживались здесь и становились максимально качественными и доступными. Вот поэтому нам самим пришлось стать «экспертами в поле». Это потребовало определенных усилий. Мы занимаемся не только вопросами управления этой деятельности, но и погружением в «матчасть»: изучаем методики и подходы, чтобы в них ориентироваться.

– Я помню, когда-то сама ездила в детские дома с представителями разных компаний, и все эти поездки сводились к одному: спонсоры привозили игрушки и торты для воспитанников, в лучшем случае делали мелкий ремонт – и уезжали… 

– У нас тоже был этап поездок в детские дома, и наши сотрудники участвовали в подобных поездках, но я всегда говорила – мы едем туда ради обратной дороги. На пути в детдом я рассказывала сотрудникам о том, что это за система, как она устроена, какие сложности у детей и почему это вообще не очень хорошо. И они меня не понимали, хотя слушали внимательно. А на обратном пути они говорили: ну да, дети ухоженные и не голодают, но на душе у нас почему-то кошки скребут. И эта рефлексия была максимально качественной, потому что люди столкнулись с неподдельным детским горем. Правда, мы никогда не возили дорогих подарков. Мы общались с детьми, занимались совместной деятельностью. Но быстро поняли, что детские дома в целом – это абсолютно паллиативная история, потому что детские учреждения изменить нельзя, сколько туда ни вкладывай.  И мы приняли стратегическое решение, что детские дома не поддерживаем ни в коей мере.

Детям социального риска мы помогаем с помощью фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Это профилактика социального сиротства, работа с кризисными семьями, чтобы дети не попадали в детские дома, обучение специалистов, работающих в сфере проблемного детства, чтобы они оказывали качественные услуги. Второй фонд, с которым мы сотрудничаем – «Большая перемена» – помогает становлению детей, создает среду, помогающую воспитанникам детских домов пройти те этапы, которые они не могли пройти в их сиротском детстве. Фонд себя позиционирует как образовательный проект, но образование – это «скелет» их деятельности, потому что продвижение в математике иногда не настолько значимо, как обучение навыкам самостоятельности: ответственно собирать портфель, планировать подготовку к урокам, прогнозировать свою дальнейшую жизнь, строить последовательность действий и так далее. Много внимания уделяется личностным факторам, развитию исполнительских функций, которые страдают из-за постоянного стрессового состояния в условиях детского учреждения и разрыва с кровной семьей.

– Весь мир постепенно отказывается от системы детских домов, однако у нас не так уж много желающих взять на воспитание ребенка с нарушениями развития, поделиться с ним домашним теплом. Как вы видите решение проблемы?

– Мы поддерживаем Школу приемных родителей, организованную «Волонтерами в помощь детям-сиротам». Это школа подготовки профессиональной приемной семьи, готовой взять ребенка с нарушением развития или нескольких сиблингов. Мы как раз голосуем деньгами за развитие «сервиса сложных тем». Да, родителей, готовых взять таких детей, немного, но людей, желающих сделать это своей профессией, гораздо больше. Их надо искать, рекрутировать, готовить и требовать от них результатов. Если у ребенка нет кровной семьи, почему бы государству не нанять ему качественных родителей и платить им зарплату?

– У вас есть еще программа «Уверенное начало», которая реализуется в партнерстве с НКО. Расскажите о ней.

– Это программа раннего вмешательства для детей с тяжелыми множественными нарушениями развития: ДЦП, эпилепсией, генетическими синдромами, синдромом Дауна с двигательными нарушениями. Такие программы работают во многих странах уже более 30 лет, мы эту технологию принесли в Россию. Программа реализуется в Москве  в формате домашнего визитирования. Малышам важна естественная среда. У этой программы четыре фокуса воздействия. Первый – это развитие необходимых функциональных навыков. Не просто собрать красивую пирамидку, нужны навыки для жизни, например, но удерживать чашку в руке, переворачиваться, задерживать взгляд на предмете, учиться ползать, стоять. Второй – профилактика вторичных осложнений, ведь они часто не могут держать правильную позу, у них высокие риски различных деформаций, нарушений питания. Третий – это повышение качества жизни, чтобы его жизнь была такой же, как и у обычного ребенка: гуляние, посещение детских площадок, парков, кафе и магазинов. Ведь нередко они живут в пределах одной комнаты, родители относятся к ним, как к хрустальной вазе, нередко стесняются выходить с ними на улицу. Задача консультанта – включить такого ребенка в жизнь семьи, общества. И четвертый фокус – информирование и поддержка родителей, вовлечение их в программу и обучение. Специалисты у нас замечательные, но они приходят два раза в неделю, остальное время, когда малыш не спит, он находится с родителями. Если они не начнут самостоятельно использовать новые терапевтические стратегии повседневной жизни, эффективность программы будет низкая. Нам важно вовлекать и обучать их, мотивировать включение новых компетенций в жизнь детей. Мама должна делать упражнения с малышом несколько раз в день, активно развивать его, а если только двигать ручками и ножками малыша, то никакой реабилитации, никакого двигательного развития не будет. У нас в этой программе три провайдера – ЦЛП, «Пространство общения» и Марфо-Мариинский центр для детей с ДЦП.

– У нас много говорят о качестве жизни в детстве, об инклюзивном образовании, но выросший ребенок с инвалидностью зачастую отправляется в ПНИ, потому что в обществе ему места нет. Как обеспечить непрерывность инклюзии?

– Прежде всего это работа родителей. Родительские ассоциации во всем мире были драйверами изменений в отношении детей с инвалидностью, лоббировали законы, которые серьезно повлияли на жизнь детей с инвалидностью. Подобные организации в нашей стране еще недостаточно активны, но их голоса должны влиять на социальные изменения. Правозащитная деятельность внутри родительского сообщества тоже может рассматриваться как часть любви и заботы. Есть примеры, когда родители на свои средства организовывали мастерские, цеха, где работают их дети, они сами ищут профильные НКО, неравнодушный бизнес. Конечно, это межсекторная работа, участие в ней бизнеса и государства необходимо.

– Когда вы общаетесь с бизнес-партнерами, какой вопрос в основном стоит на повестке дня по КСО? Как вы видите развитие корпоративной филантропии в будущем?

– Пока сложные вещи обсуждаются крайне редко и неохотно. Возможностей для диалога пока мало, есть отдельные точечные истории, выбираются максимально безопасные форматы. Мне не хватает клуба инвесторов, готовых серьезно вкладывать деньги в социальную сферу. В идеальном мире бизнес тратит деньги на тесное сотрудничество с экспертами, чтобы выбирать и поддерживать социальные стартапы, финансировать исследования и участвовать в каскадировании и распространении опыта. У нас для этого непочатый край деятельности. Например, организации типа «Ночлежки» и «Большой перемены» нужны в любом более-менее крупном населенном пункте. Хотелось бы, чтобы бизнес планировал – сегодня он работает с одной социальной проблемой, затем передает проект государству и переходит на этап незначительной поддержки, а дальше его уже ожидает следующая. Но, как мне кажется, мы не скоро выберемся из большого числа ресурсных, «заплаточных» проектов, потому что такова наша реальность. Надежды на то, что она круто поменяется и наступит время «смарт-филантропии», пока нет.