После шихана Куштау: новые риски, о которых надо знать сотруднику в сфере КСО
В конце августа Владимир Путин поставил жирную точку в главном КСО-событии этого лета – противостоянии вокруг шихана Куштау в Башкирии. После жестких слов президента в адрес Башкирской содовой компании (БСК) стало понятно, что общественность победила, а приметную гору не сроют для производства соды.
Но защита Куштау – это еще и громкий звонок будильника для всей российской корпоративной социальной ответственности.
Мы снова видим, как обычные и даже рутинные приемы российских промышленников (соответствующие и законодательству, и сложившейся отраслевой практике), которые раньше «на ура» срабатывали при освоении новых участков месторождения, вдруг дают сбой, вызывают протесты и сильный резонанс.
В последнее десятилетие ожидания общества и государства в корне поменялись, шагнули вперёд – однако кодификация всего этого, закрепление в текстах законов или ведомственных инструкций запаздывает на годы.
Попробую систематизировать, какие выводы должен сделать сотрудник КСО промышленной компании из протестов вокруг шихана Куштау. Какие новые риски надо учитывать и что надо делать по-другому – чтобы не подвести свою компанию под монастырь, да и самому не «попасть под раздачу».
Изменение №1. «Социальная лицензия» существует и стоит миллиарды
Главный тектонический сдвиг в результате августовских событий – это то, что красивое и мало что значащее словосочетание вдруг обрело вполне себе конкретный смысл и ценник в миллиарды долларов!
Да-да, мы говорим про «социальную лицензию», или ‘Social License to Operate’.
Как известно, этот термин появился на Западе больше двадцати лет назад, еще в 1997 году. Его общий смысл в том, что на любой промышленный проект должно быть получено свободное, предварительное и компетентное согласие от местных сообществ и других стейкхолдеров.
Проще говоря, прежде чем выходить на объект, надо заручиться поддержкой местного населения.
И вот уже два десятка лет на коллективном Западе скрупулезно подсчитывают, сколько теряют корпорации, которые не следуют этому правилу – это и прямые потери от «подстреленных на взлете» проектов, и упущенная выгода из-за многолетних задержек. Если считать «на круг», по отраслям – выходят увесистые многомиллиардные суммы в долларах.
В России же рассуждения о «социальной лицензии» доселе были чем-то вроде фигуры речи. Больше показывали, что произносящий или пишущий эту фразу «рубит фишку» про последние тренды в международной КСО (что, впрочем, тоже небесполезно).
И вот вдруг всего за две августовские недели 2020 года эта фраза из иностранных пособий по корпоративной социальной ответственности стала былью уже на российской земле! Да еще какой былью!
Предприятие по производству соды спокойно работает с 1951 года, считается вполне себе уважаемым и социально-ответственным членом местного сообщества. Всё как у людей: создает тысячи рабочих мест, платит миллиарды рублей налогов, помогает бывшим работникам, ремонтирует объекты соцсферы, занимается социальными инвестициями. Не чуждается новых веяний – два года назад дали старт самому масштабному за всю историю Стерлитамака конкурсу городских проектов.
С 1990-х годов башкирская компания искала себе новые залежи сырья на замену уже выработанным, рассматривала и перебирала разные варианты. Но вот наступил август 2020 года, и своими неуклюжими действиями БСК «наломала дров» в отношениях с населением.
Незримая «социальная лицензия» оказалась моментально утеряна. В результате компания всего за полмесяца (!) потеряла все шансы расширять производство в выбранном ими месте, а её владельцы, скорее всего, лишатся миллиардов (!) долларов. Судя по сообщениям деловых СМИ, содовый бизнес будет деприватизирован и вернется под контроль государства.
Возможность потерять многомиллиардный бизнес из-за протестов общественности против расширения производства – серьезное изменение «правил игры» в российской корпоративной социальной ответственности.
Это новое знание, с которым промышленности теперь предстоит жить.
Управление рисками по принципу «вкладывать миллионы, чтобы не потерять миллиарды» (или «чтобы не потерять всё») – не диковинка для российского бизнеса. Однако доселе это касалось лишь отдельных направлений работы.
Например, те предприятия, на которые могут положить глаз рейдеры, обзаводятся многочисленными и недешёвыми юристами. Крупные торговые сети могут остаться без штанов без сильной службы экономической безопасности – и потому нанимают соответствующих специалистов. Также бизнесмены в здравом уме не экономят на бухгалтерах – иначе лишь вопрос времени, когда компанию начнут «нахлобучивать» налоговики….
До недавнего времени в этот шорт-лист «критически важных для бизнеса» (core-to-business) профессий, на которых экономить себе дороже, и близко не входила КСО.
А вот сейчас, возможно, войдет.
Изменение №2. Геологоразведка – это тоже воздействие
Что делала на горе Башкирская содовая компания, когда её пытались остановить активисты, а потом «тормознули» с самого верха? Они начали рубить лес при подготовке к геологоразведочным работам – в соответствии с полученной в 2019 году лицензией.
Я не открою большого секрета, когда скажу, что геологоразведочные работы (ГРР) в нашей стране большинством компаний по умолчанию считаются чем-то, что не требует предварительной работы с общественностью.
У производственников есть своя логика. Во-первых, идёт разведка или подтверждение запасов. О чем разговаривать, если пока что нет ни коня, ни воза? Может, тут и не будет никакой разработки полезных ископаемых (например, запасы недостаточные). Или будет, но не здесь. Или будет, но не сейчас, а лет так через пятнадцать.
Во-вторых, геологи и бурильщики могут годами перешагивать с одной площадки на другую, изучая недра то здесь, то там. И что, по каждому случаю проводить общественные слушания и с каждым селянином всё согласовывать? Тратить на это недели, а то и месяцы каждый раз? Вам скажут: никогда такого не делали. И вообще, как говорится в русской пословице, на каждый чих не наздравствуешься.
В-третьих, не обходится и без денежной составляющей. Геологоразведкой обычно занимается нанятый подрядчик. Взявшая заказ организация хочет побыстрее закончить работы – и перепрыгнуть на новый объект. Им каждый день важен. Да и для компании-заказчика лишний день работы или простоя внешнего подрядчика влетает в копеечку.
В-четвертых, компании часто говорят, что если у местных жителей есть что сказать и возразить, то у них будет возможность высказаться на этапе подготовки ОВОС (Оценки воздействия на окружающую среду) – то бишь, когда речь зайдёт уже конкретно о строительстве нового производства. Вам есть что сказать? Приходите на общественные слушания!
В-пятых (и это один из самых главных доводов), законодательство не требует полноценных консультаций и обсуждений, когда геологи выдвигаются в поле.
А вот с точки зрения корпоративной социальной ответственности в её западном понимании (оговорюсь, что я имею в виду общую смысловую модель – разумеется, на коллективном Западе хватает организаций, которые ей не следуют, либо следуют, но спустя рукава) геологоразведка – это само по себе социальный риск, и ГРР в большинстве случаев требуют консультаций с людьми. И да, такие переговоры занимают недели и месяцы (и стоят кучу денег), но никуда тут не деться.
Как показали события в Башкирии, это может стать чем-то вроде новой нормы и у нас.
Изменение №3. «Нулевой вариант»: оказывается, он существует
Опять-таки не открою секрета, если скажу, что в российской производственной практике не любят всерьёз рассматривать «нулевой вариант» – то есть вероятность того, что по результатам обсуждений и экспертиз придётся отказаться от проекта.
Никто не против поговорить, обсудить, даже внедрить мероприятия по снижению воздействия или в чём-то изменить дизайн проекта. Однако аргументы «это требуется для производства» и уж тем более «надо сохранить рабочие места» представляются железобетонными и непобедимыми.
Гендиректор БСК Э.Давыдов в самый разгар конфликта дал интервью «Эху Москвы», где как раз обрисовал, что компания на тот момент считала максимально возможным компромиссом: «выработать наиболее экологичные способы разработки», «нужно разговаривать с местными жителями», а также «разработать социальную программу поддержки местных населенных пунктов, чтобы снять то негативное воздействие, которое мы будем оказывать».
Это может нравиться или не нравиться, быть правильным или нет, но в схожих обстоятельствах подавляющее большинство российских промышленных компаний говорили бы похожие слова и предлагали бы похожие решения.
Показательно, что разработка горы Куштау казалась настолько решённым делом, что на неё даже авансом потратили миллиарды. Говоря, почему компания поменяла свое мнение насчет шихана Куштау, который раньше считала непригодным для разработки, Эдуард Давыдов объяснил, что предприятие модернизировало печи, вложив в это примерно 6,5 млрд рублей, чтобы можно было перерабатывать известняк именно с этого месторождения.
Но вот выступил Владимир Путин, и вдруг стало ясно что «нулевой вариант» при рассмотрении новых промышленных проектов — это не некий умозрительный конструкт, а вполне себе реальная опция.
В новой реальности, если люди выступают «против», а производственники – «за», то не факт, что будут слушать производственников.
К слову, все отказы рассматривать «нулевой вариант» всегда и во всем мире объясняются одинаково и весьма незатейливо: «других вариантов у нас просто нет». Однако, когда на облюбованной техническими специалистами опции ставят крест, то выясняется, что это не конец света, и что у «единственно возможного выхода» хватает и альтернатив – пусть и не настолько прибыльных.
Например, газета Коммерсантъ пишет, что сейчас рассматривается сразу несколько различных вариантов решения проблемы с сырьем для БСК, в том числе разработка нижней части уже срытого шихана Шахтау карьерным способом – на глубину в несколько десятков метров.
Какие новые риски надо учитывать после августовских событий и что надо делать по-другому – чтобы не подвести свою компанию под монастырь, да и самому не «попасть под раздачу».
Мы уже говорили, что обычные и даже рутинные приемы российских промышленников (соответствующие и законодательству, и сложившейся отраслевой практике) которые раньше срабатывали при освоении новых участков месторождения, теперь вдруг дают сбой и вызывают масштабные протесты. Несомненная причина в том, что и у общества, и у государства изменились ожидания.
Изменение №4. Нематериальное культурное наследие как «минное поле»
Шихан Куштау – это место, которое воспринимается как важное с точки зрения культурного наследия. Именно это, как написали большинство СМИ, стало одной из главных причин, по которой на его защиту стекались сотни и тысячи людей.
По информации издания Медиазона, изначально были сакральными все четыре шихана, которые расположены недалеко от городов Стерлитамак и Ишимбай. Сейчас гор-одиночек осталось лишь три — это Торатау, Юктау и сам Куштау, потому что шихан Шахтау начали разрабатывать еще в 1950-е годы, и гора была полностью срыта.
Согласно одному из мифов, про который активисты поведали журналистам, четыре шихана — ножки трона башкирского народа, и хоть одну ножку спилили, на трех оставшихся он еще устоит. Но если и вторую ножку спилят, трон уже не удержится, и «башкиры вообще падут как народ, они потеряются».
По словам протестующих, есть и другой местный эпос. Согласно этой легенде, жил парень, понравилась ему девушка, но девушка любила другого и убежала, она превратилась в реку Агидель. Парень послал за ней сначала своего сокола, но он не смог поймать и упал — и появилась гора Куштау. Затем парень сам погнался, поскакал на лошади, но не смог догнать и бросил он свое сердце к ее ногам — и образовалась гора Юрактау, где конь его пал — стоит гора Торатау, а несуществующий ныне шихан Шахтау — это сам парень.
В международной практике взаимоотношений компаний и общественности такого рода места, связанные с культурным наследием, уже пару десятилетий воспринимаются как «минное поле» для бизнеса: если какая-то земля для кого-то священна, то ресурсодобывающему бизнесу лучше обходить её стороной.
Когда писалась эта статья, у это тезиса появилось очередное мощное подтверждение. 11 сентября стало известно, что исполнительный директор горнодобывающего концерна Rio Tinto уйдет в отставку в результате скандала: в мае этого года в ходе горных работ концерна в Австралии были разрушены древние скальные пещеры, представляющие археологическую и культурную ценность для аборигенов. Также полетели головы и рангом пониже: уволят генерального директора железорудного подразделения Криса Солсбери и руководителя группы корпоративных отношений Симоны Нивен.
В мире выделять и охранять «сакральные ландшафты» стали почти три десятка лет назад, но в России регулирование в этой сфере отличается здоровенными «прорехами».
Статус священных мест не определен в федеральном законодательстве, а требуемая историко-культурная экспертиза ограничивается археологическими исследованиями. Уже лет двадцать пишут и говорят, что эту экспертизу надо усилить этнологическим мониторингом в сотрудничестве с носителями традиционного знания – но пока воз и ныне там.
Если попросту, то чтобы закон защитил объект культурного наследия, этот объект должен быть материальным и физическим объектом – например, какой-то археологической находкой или каким-нибудь старинным храмом.
Некоторые регионы, правда, сами пытаются защитить традиционные «сакральные ландшафты» – например, на региональном уровне соответствующие законы были приняты в Республике Саха (Якутия) и Ямало-Ненецком автономном округе.
Так-то в стране вполне хватает экспертных и научных ресурсов для соответствующих исследований – да и самих таких экспедиций уже было немало. Нанесение на карту «священных ландшафтов» в России при подготовке к промышленному освоению началось еще в 1990-е – например, в той же Якутии при изучении отношения населения к освоению некоторых алмазных месторождений. Большие этнокультурные экспертизы проводились в 2008 году в местах строительства нефтепровода ВСТО и в 2011 году по Чаяндинскому месторождению.
Но для такого изучения нужна была добрая воля самих нефтяников и горнодобытчиков – и желание платить за непростые длительные исследования.
В целом на уровне обыденного сознания (в том числе и у промышленников, и у органов власти) еще не сформировано представление, что «сакральный ландшафт» в виде особенностей природного рельефа нуждается в каком-то особом отношении, когда планируется расширение производства.
В публикациях про защиту шиханов то и дело говорится про их культурное и сакральное значение, но я не встретил информации, что кто-то проводил (или настаивал, чтобы провели) соответствующие этнологические или антропологические экспертизы – очень вероятно, что таких исследований и не было. При этом экспертиза как форма защиты вполне знакома протестующим – в качестве одного из шагов по охране гор-одиночек местные активисты приглашали экологов для оценки местного биоразнообразия.
Если бы был понятный перечень правил о том, как подходить к «священным местам» и «сакральным ландшафтам» то, возможно, проблемы бы и не было. В международных практиках такие правила «зашиты» (впрочем, как показывает пример Rio Tinto, это не всегда спасает от оглушительных провалов). А вот российское правовое регулирование, судя по всему, не видит здесь рисков.
К слову, уже после объявления Куштау заповедной зоной вполголоса заговорили, что вообще-то на искомом шихане много лет работает горнолыжный курорт («это целый курорт» – как гордо заявляют сами бизнесмены в своей группе ВКонтакте). Там горнолыжный центр Куштау, дом отдыха Шиханы, частные гостиницы, кафе, спортшкола и несколько горнолыжных трасс.
Вся эта спортивно-развлекательная инфраструктура нехило «перепахала» горный массив – и это как-то не очень вяжется с представлением о том, что гора является общепризнанным сакральным символом.
Также интересно, что в интервью 2017 года представители содового производства полагали, что «начавшиеся работы на шихане Куш-тау не приведут к проблемам с местным населением», потому что «никто никогда не говорил, что эта гора – «священная».
Нет ли тут противоречия?
С одной стороны, широко известны случаи, когда сакральное место могло десятилетиями не признаваться таковым, и за годы там могли появиться какие-то посторонние постройки.
С другой стороны, есть и такие явления, как reinvented tradition («пере-изобретённая традиция») или даже invented tradition («изобретённая традиция»). Но даже если представление об особости и инаковости какой-то локации не складывалось веками, а зародилось в буквальном смысле на наших глазах, то это вовсе не означает, что позицию людей позволительно игнорировать. Нет другого выхода, кроме как разговаривать с людьми и пытаться лучше понять природу сакрального места при помощи экспертов-антропологов…
Изменение №5. Можно ли срыть символ с герба и флага
Издалека видимые одиночные горы-шиханы являются еще и ландшафтными доминантами и придают местности уникальный вид – это отмечали в своих комментариях для СМИ почти все протестующие.
Если пользоваться западной терминологией, то это в чистом виде «культурный ландшафт» (a cultural landscape), несущий эстетическую и культурную ценность.
Еще утверждается, что в неспокойные века на шиханах постоянно стояли дозорные, высматривающие приближение врага, а у подножия холмов традиционно проходили праздники с участием тысяч людей. Это уже тянет не просто на «культурный», а на «исторический культурный ландшафт».
На том же самом Западе разработаны и методики подтверждения, что вид является знаковым – это мультидисциплинарные исследования с участием специалистов по ландшафтам, архитектуре, истории, археологии, лесному делу, сельскому хозяйству и т.д..
В общем-то, все эти знания находятся от Башкирии на расстоянии одного клика в интернете. Но российское законодательство ничего путного про охрану таких ландшафтных доминант не говорит – наверное, в этом причина полного невнимания к этой теме.
Кстати, игнорирование «ландшафтных доминант» и «культурных ландшафтов» достигало просто феерических масштабов. До истории с Куштау предприятие примеривалась к соседнему шихану Торатау и пыталось снять с горы охранный статус памятника природы. Это позволило бы разрабатывать гору, в результате чего шихан явно повторил бы судьбу своего срытого собрата шихана Шахтау.
А ведь шихан Торатау, на секундочку, не просто вертикальная доминанта местности, – так он еще и символ города Ишимбая и Ишимбайского района, запечатлённый на гербе и флаге города и района!
Не много не мало планировали срыть гору прямо с местного герба!
Изменение №6. Всё происходит стремительно
Вообще в российской КСО не привыкли к высоким скоростям – в том числе в диалоге с общественностью. Тут посидели, там посовещались, здесь прошли общественные слушания, туда вынесли для обсуждение, потом подоспела неторопливо подготовленная экспертиза, тогда-то прошли неспешные суды. Размеренность – это, скорее, хорошо, чем плохо.
Но столкновение интересов вокруг шихана Куштау показало совсем другую динамику – когда события разворачиваются развивается на высоких скоростях, как в лихо закрученном боевике. Такие сюжеты для российского КСО всё-таки скорее редкость, чем правило.
В самом деле, общественности понадобилось всего три недели (!), чтобы закрыть вопрос с разработкой нового участка навсегда. Протесты экологических активистов и местных жителей у горы Куштау начались 3 августа, а уже 26 августа президент Российской Федерации подвёл черту под этим противостоянием.
Готовы ли к новым скоростям профессионалы корпоративной социальной ответственности? Во многих профессиях, где случаются молниеносные кризисы (например, связи с общественностью или технологически опасное производство), нужные навыки вбиваются сотрудникам в подкорку при помощи тренировок и учений. Не должны ли появиться такие же тренинги в России?
Изменение №7. Силовое противостояние – не обязательно «двойная сплошная»
В российской практике, если дело дошло до силового противостояния, то корпоративные специалисты «умывают руки» – протест перестаёт быть делом и сферой ответственности компании.
Все знают, что в российском обществе очень многое «заточено» на недопустимость «раскачивать лодку» и ставить под вопрос социальную стабильность. Показательно, что в своем эмоциональном выступлении на митинге 15 августа на Куштау генеральный директор БСК Эдуард Давыдов дословно использовалсоответствующую риторику, заявляя, что защитники Куштау хотят «раскачать ситуацию» в Башкирии.
Общеизвестные правила жизни в России заключаются в том, что коль дело переходит к каким-либо формам силового противостояния, то это уже работа для полиции или анти-экстремистских подразделений спецслужб. Если ты готов толкаться с ОМОНом или чем-то кидаться (пусть даже это пластиковые бутылки), то не удивляйся потом настойчивому стуку в дверь.
Башкирский конфликт до поры до времени развивался вполне себе в рамках этой парадигмы.
В один из дней августовского противостояния, как писало издание Медиазона, задержали около 80 активистов, на них составили протоколы о самоуправстве (статья 19.1 КоАП) и неподчинении требованиям сотрудника полиции (статья 19.3 КоАП).
10 и 11 августа Ишимбайский городской суд арестовал на трое суток двух активистов по статье за самоуправство и неповиновение требованиям полиции.
(К слову, в международной практике предостерегают против необоснованной криминализации общественного движа против промышленных проектов – есть опасения, что порой силовой прессинг используется как способ «заткнуть рот» добросовестным стейкхолдерам, что только подливает масла в огонь – а отсюда рукой подать до радикализации и расширения протестов).
Как бы то ни было, в конце августа на всё это взглянули совсем в другом ракурсе. «Лодку раскачивали», но совсем не те: добросовестных граждан вывели из себя действия промышленной компании, которая не шла на диалог.
Как сказал Владимир Путин на совещании с правительством про ситуацию с конфликтом вокруг шихана: «Я думаю, что люди, которые обратили внимание и которые выразили свое недоверие тому, что делается на месте, – они в значительной степени правы. И нечего доводить дело до каких-то конфликтов».
По всей видимости, это новая норма (и совсем другая мера ответственности), про которую стоит подумать всем руководителям и профессионалам КСО промышленных компаний.
Планируя разговоры с несогласными гражданами (или, наоборот, ничего не планируя по принципу «само рассосётся»), надо держать в уме риск самим попасть под расследование. Что придут и спросят: как так получилось, что вы довели ситуацию до противостояния?!
Ну, и разумеется, успешный опыт общественной мобилизации против промышленных проектов при помощи флеш-мобов и народных сходов станет прецедентом для последователей.
Кстати, уже 5 сентября в Абзелиловском районе Башкирии местные жители устроили акцию протеста против действий АО «Русская медная компания» (РМК), которая планирует добычу цветмета. Как говорили протестующие, многих вдохновила успех борцов за Куштау.
Это явно лишь первая ласточка, отныне таких акций, скорее всего, будет много больше.
Вместо заключения
В последние лет десять прямо на наших глазах идёт разборка и пересборка тех принципов и правил, по которым три главных игрока – общество, государство и бизнес – решают, быть на этом или на том месте новому промышленному проекту или не быть.
В этой масштабной трансформации роли «первых скрипок», конечно, принадлежат обществу и государству. С одной стороны, у общественности теперь серьезный (и пополняющийся год от году) список требований и претензий к промышленности. Люди не собираются молчать, если их мнение не было услышано – вспомним протесты против строительства мусорного полигона на Шиесе или против строительства храма в сквере в центре Екатеринбурга.
С другой стороны, государство тоже уже не горит желанием слепо «впрягаться» за непопулярные идеи индустриалистов. После протестов многие вызывавшие недовольство проекты получили «красную карточку» уже от государства. В других случаях проектное решение пришлось кардинально перерабатывать. Как это было, например, в 2006 году с трубопроводом ВСТО – трубу перенесли на 40 километров от водозаборной зоны Байкала, что влетело в копеечку – точнее, в миллиарды рублей дополнительных трат.
Общая философия этих изменений и заданный ими вектор, в принципе, понятны. Раньше (как минимум с 30-х годов прошлого века, с эпохи советской индустриализации) государство безапелляционно заявляло обществу: «экономическое развитие и рабочие места – это главное!» Но времена изменились, и сейчас предупреждение от административной машины уже адресовано не обществу, а бизнесу: «Хочешь нормально – делай нормально!».
Хорошая новость заключается в том, что многое из того, что надо сделать, уже давно прописано в международных стандартах и мировых лучших отраслевых практиках.
И не потому, что за границей люди башковитее. Просто они столкнулись с этими рисками гораздо раньше, лет двадцать назад, прошли через стадии отрицания проблемы, её принятия и, наконец, дошли до выработки решений. Конечно, там тоже наломали в свое время дров (да и сейчас ломают, хоть и поменьше), но волей-неволей многие уроки были выучены.
В каком-то смысле весь вопрос в том, чтобы адаптировать международную мудрость к российским реалиям и начать внедрять.
В любом случае у работающих в сфере КСО в промышленных компаниях в ближайшие годы точно прибавится работы.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: