Подписка на новости
* Поля, обязательные к заполнению
Нажимая на кнопку «Подписка на новости» Вы даёте свое согласие автономной некоммерческой организации «Центр развития филантропии ‘’Сопричастность’’» (127055, Москва, ул. Новослободская, 62, корпус 19) на обработку (сбор, хранение), в том числе автоматизированную, своих персональных данных в соответствии с Федеральным законом от 27.07.2006 № 152-ФЗ «О персональных данных». Указанные мною персональные данные предоставляются в целях полного доступа к функционалу сайта https://www.b-soc.ru и осуществления деятельности в соответствии с Уставом Центра развития филантропии «Сопричастность», а также в целях информирования о мероприятиях, программах и проектах, разрабатываемых и реализуемых некоммерческим негосударственным объединением «Бизнес и Общество» и Центром развития филантропии «Сопричастность». Персональные данные собираются, обрабатываются и хранятся до момента ликвидации АНО Центра развития филантропии «Сопричастность» либо до получения от Пользователя заявления об отзыве Согласия на обработку персональных данных. Заявление пользователя об отзыве согласия на обработку персональных данных направляется в письменном виде по адресу: info@b-soc.ru. С политикой обработки персональных данных ознакомлен.
Коммуникации и продвижение
Экология
2138
Читать: 5 мин.

Кривой перевод и прихрамывающая лошадь КСО

Олег Базалеев,
эксперт по ESG и устойчивому развитию, старший консультант и основатель Frontier ESG Solutions, кандидат социологических наук

Почему масштабный разлив нефти в Мексиканском заливе в 2010 году то и дело называют КСО-кризисом? 

И почему при этом разлив 20 тысяч тонн дизельного топлива под Норильском в мае 2020 года практически не обсуждался в терминах КСО? 

Кризисы – это ещё и стресс-тест, который проверяет на прочность устоявшиеся правила. Вот и прошлогодняя авария рассказала нам кое-что интересное о корпоративной социальной ответственности среди родных берёз.

Когда-то давным-давно в российской «корпоративной социальной ответственности» (КСО) сделали очень досадную – хотя вначале и неочевидную – ошибку. В самом названии.

Иностранный термин Corporate Social Responsibility перевели как «корпоративная социальная ответственность», а не как «корпоративная ответственность перед обществом». Казалось бы, в чем разница?

Формально к дословному переводу претензий нет.

Однако из-за слова «социальный» на российских просторах аббревиатура КСО вдруг стала рифмоваться со словом «социальные инвестиции» – и в итоге оба понятия стали чем-то вроде синонимов.

То есть в России КСО понимается вовсе не так, как во всём мире. Не как все грани ответственности корпорации перед обществом, где и налоги, и рабочие места, и охрана окружающей среды, и прозрачное корпоративное управление, и социальные инвестиции. А понимается просто как второе имя для взятых всех вместе социальных программ. И вот теперь пожинаются плоды.

Про огромный разлив дизельного топлива на севере писали и говорили много и многие. Но все описывали случившееся прежде всего как экологическую чрезвычайную ситуацию. Кажется, не встречал никого, что бы говорил о ней как о КСО-кризисе.

Вот и глава горно-металлургической компании Владимир Потанин заявил, что “Впредь к вопросам экологии и промышленной безопасности придется относиться с еще большей серьезностью”.

Более того, даже среднестатистический эксперт в сфере корпоративной социальной ответственности, услышав о попытках пристегнуть КСО к недавним событиям, скорее всего, недоумённо пожмёт плечами: а КСО-то тут при чём? На самом деле очень даже причём.

Например, и разлив нефти в Мексиканском заливе в 2010 году, и «дизельный скандал» автопроизводителя Volkswagen с занижением выбросов вредных газов своими автомобилями пятью годами позже, и другие подобные «громкие» дела – всё это в международной практике чаще всего называют кризисами в сфере КСО.

То есть компании не оправдали доверие общества.

Норильская чрезвычайная ситуация даже на первый взгляд была шире, чем просто техногенная авария, затронувшая почву и воду, флору и фауну.

Утёкшие нефтепродукты затронули места, где живут коренные малочисленные народы Севера. Были вопросы к информированию людей об этом ЧС (то, что за границей называется information disclosure) – да и в публичное поле кризис попал только после того, как местные активисты и просто жители стали сообщать о нём в соцсетях.

Вы спросите: а какая разница? Если будут выделяться деньги на то, чтобы привести всё в соответствие с экологическими нормами и правилами, то имеет ли путаница в терминах какое-то значение? Да, имеет.

Если решающий голос за обществом, то порой и полное соответствие экологическим стандартам может оказаться недостаточным – без дополнительных телодвижений в сфере консультаций со стейкхолдерами, например.

За примером далеко ходить не будем. Лишь полгода назад было противостояние вокруг шихана Куштау в Башкирии, когда комбинат по производству соды вошёл в жесткий клинч с местной общественностью. Там и близко не было нарушений экологического законодательства. Промышленники просто делали геологоразведку – как и много лет до этого. Все необходимые согласования были получены и имелись на руках.

Однако какого-то диалога с обществом на фоне давно нарастающего напряжения не было (оговорюсь, что законодательно этого не требовалось). Это и определило печальный для собственников содового производства результат.

(Напомню, что собственники лишились своего бизнеса – по итогам кризиса приватизацию содовой компании признали проведённой с нарушениями и предприятие вернули в государственную собственность).

Иными словами, смотреть на проблему в КСО-ракурсе, через призму ответственности корпорации перед обществом – это всё-таки шире, чем просто выполнять законодательно установленные требования.

Какие-то аспекты того, что во всём мире называется КСО, в России разбросаны по разным отделам и функциям компании. А какие-то из этих аспектов просто не получают должного внимания и потому пребывают на вторых ролях, на правах «бедных родственников».К таким «обделённым» сферам, например, относятся консультации и предварительное обсуждение воздействия производства на людей.

К слову, даже если бы начальники и хотели, у них язык бы не повернулся бы назвать экологическую проблему КСО-кризисом.

КСО в России плотно ассоциируется с социальными инвестициями. А рассказывать во время экологического бедствия про свои социальные программы – это в международной практике страшный грех, прозываемый window-dressing («украшение окна занавесочками»).

В общем, кривоватое понимание «корпоративной социальной ответственности» (КСО) и её зажатость в «уголок» социальных инвестиций уже немало вредит управлению важными для предприятий рисками.

Это как скакать на лошади, которая прихрамывает как минимум на одну ногу. Впрочем, альтернатив по части систем управления соц-эко-рисками особо-то нет.

Концепт «устойчивое развитие» в России часто понимается весьма абстрактно и как «за всё хорошее против всего плохого».

Если говорить о Целях устойчивого развития ООН (ЦУР), то далеко не все из них адаптированы под конкретную специфику бизнеса – всё-таки изначально их создавали для отслеживания прогресса по странам, а не заводам.

Управление с учетом экологических, социальных и управленческих факторов (ESG) активно набирает популярность, но его критикуют за слишком большую увлеченность «проставлением галочек» при том, что галочки обычно проставляет сам проверяемый. То есть практически невозможно проконтролировать, насколько обоснованно тут или там поставлен значок «всё в порядке».

Так что на прихрамывающей лошади предстоит скакать и дальше.

Иллюстрация: Дарья Азолина

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: