16 февраля смотрел трансляцию панели, посвященной социальному аспекту, в рамках VI конференции по «ESG» Санкт-Петербургского офиса “Ведомостей”.

Безусловно, эта панель была отлично организована, в ней участвовало много профессиональных спикеров, каждый из которых высказывал интересные и верные идеи.

Поэтому особенно жаль, что такая концепция, как «капитализм стейкхолдеров», хотя и упоминалась несколько раз, в центре обсуждения так ни разу и не оказалась. Между тем, эта концепция давно перестала быть чистой теорией. Достаточно упомянуть общеизвестный факт – Всемирный экономический форум именно эту идею использует как концептуальную рамку для гармонизации и интеграции разных метрик ESG. Да и в уже существующих (и часто используемых российскими компаниями при составлении отчётов по устойчивому развитию) стандартах роль стейкхолдеров прописана очень чётко. В этой связи можно сослаться на GRI 2-29-a, 3-1-b, 3-3-f.

Я прошу не воспринимать сказанное ниже, как попытку преувеличить роль стейкхолдеров таким образом, чтобы из-за этого стала терпеть ущерб собственно деловая активность. Конечно, моя позиция отчасти обусловлена моим бэкграундом. Однако за без малого пятнадцать лет работы на разных позициях в международных и российских профсоюзах, в том числе за десять лет составления ежегодных обзоров о социальной политике российских предприятий, я приобрёл не только знание и понимание, как и по каким критериям международная общественность (НКО, СМИ и т.д.) оценивает бизнес, но и определенную чувствительность к проблемам, с которыми компании сталкиваются.

Охотно соглашаюсь с критиками, утверждающими, что «капитализм стейкхолдеров» – это модель, сопряженная с немалыми опасностями. Если заранее неизвестно, кто именно может оказаться стейкхолдером, или какие требования стейкхолдера должны считаться легитимными, а какие могут отвергаться, это создаёт для бизнеса чрезвычайно высокую неопределенность.

Тем не менее, современная политическая, культурная и информационная среда диктует свои требования, с которыми приходится считаться. Единственный способ уменьшить неопределенность в этом отношении – это внимательно следить за политическими и культурными тенденциями и, разумеется, за изменениями в международных и национальных правовых нормах.

Хорошо помню, что в нулевые годы, когда российские компании только начинали осваивать темы корпоративной социальной ответственности, корпоративного гражданства и т.п., всё это часто путали с благотворительностью. В последние годы ситуация значительно изменилась. Насколько я вижу, большую роль в этом сыграла популяризация ЦУР ООН. Отчёты об устойчивом развитии всё чаще построены так, чтобы отвечать на вопрос: достижению каких целей ЦУР содействует компания? Иными словами, компании действительно раскрывают информацию о том, каким образом их основная деятельность вносит вклад в sustainable value creation.

Однако есть проблема, о которой неоднократно говорили участники панели – огромное разнообразие параметров, по которым от компаний могут требовать (а могут и не требовать) отчётность инвесторы, общественность, регуляторы. Это разнообразие параметров отчасти ответственно за разнообразие существующих стандартов и за сложности с их объединением.

Как представляется, дело в том, что политика в области ESG – это в такой же степени про «процесс», как и про «результат».

Очевидно, что любая компания своей деятельностью создаёт множество последствий (impacts) – непосредственных и отдаленных, измеримых и не поддающихся измерению и т.д. Учесть их все практически нереально. Соответственно, крайне трудно оценить усилия компании по минимизации негативных последствий и максимизации позитивных. Как понять, достаточно проводимых мер, или недостаточно? Собственно говоря, для чего именно их должно быть «достаточно»?

Ответ на этот вопрос по самой сути дела не может быть известен заранее. В тот момент, когда компания только приступает к разработке своей ESG-стратегии, подходящего для неё ответа нет нигде и ни у кого. Представление о том, какие меры в области ESG можно считать разумно достаточными именно для этой компании, не «открывается», а «вырабатывается». Это происходит, если говорить языком стандартов GRI, в ходе «содержательного взаимодействия с заинтересованными сторонами» (meaningful stakeholder engagement).

Компания, применяющая оптимальный подход, действует так: раскрывая информацию об устойчивом развитии, она всеми возможными способами подчеркивает, что оценка и приоритизация рисков, а затем и выработка мер по их минимизации, производилась вместе со стейкхолдерами. При этом подробно описывается, как именно эти стейкхолдеры были идентифицированы, и как строился диалог с ними. Хорошая практика – цитирование в отчёте об устойчивом развитии оценок и суждений стейкхолдеров. Конечно, есть и другие приёмы, другие способы показать, что существенные темы, о которых идёт речь в отчёте компании, были не просто взяты из отраслевых стандартов, но выявлены и сформулированы в ходе содержательного диалога со стейкхолдерами.

Если это сделано, заявления компании о конкретных, ближайших, непосредственно достижимых целях в области ESG, к которым она стремится, выглядят наиболее обоснованными. Тогда и внешний наблюдатель может воспринять перечень этих целей как осмысленный критерий для оценки раскрываемой информации.

Меры и достижения такой компании в области ESG могут быть относительно скромными, но всё-таки выглядеть разумно достаточными, если показано, каким образом они отвечают на конкретные запросы стейкхолдеров.

Если же в отчёте не просматривается такая логика, для части внешних наблюдателей (НКО, СМИ, «ответственных инвесторов», некоторых регуляторов) даже отчёт, переполненный сведениями и заявлениями разного рода, может оставаться под подозрением – нет ли здесь попытки greenwashing? Очевидно, что это чревато репутационными и финансовыми потерями.

К сожалению, даже отчёты «продвинутых» российских компаний (например, включенных в ESG-индексы РСПП) не лишены недостатков в этом отношении.

Естественно, я не собираюсь сейчас разбирать никакие конкретные примеры; скажу только одно – у компаний, включенных в эти индексы, есть практически безукоризненные отчёты, но есть и отчёты со слабыми местами.

Притом если в некоторых случаях слабые места корректно отражают действительность (то есть компания не показывает определенных достижений потому, что у неё этих достижений действительно нет), то в других случаях картину портят административные и методологические неувязки.

У компании и диалог со стейкхолдерами есть, и ESG-стратегия есть, и отчёт в области устойчивого развития даже упоминает всё это – но не даёт исчерпывающего и ясного описания, каким образом стратегия обусловлена диалогом.

Это означает, что даже компаниям с наиболее высокими ESG рейтингами ещё есть над чем работать – как в смысле стратегии, так и в смысле презентации своих достижений. Тем более это относится ко многим другим российским компаниям, которые только начинают соотносить свою деятельность с метриками ESG.

От редакции
Если вы хотите прbнять участие в дискуссии, начатой автором, то можете вести её на странице “Бизнес и Общество” в Facebook под этим постом.